Солдатские круги ада и «тошнотики» для детей

Мы продолжаем публиковать рассказы калужан, детство которых выпало на годы Великой Отечественной вой­ны.

— В колхоз имени Калинина входило 6 деревень, — ​рассказывает ветеран УМВД Антонина СТЕПАНОВА. — ​После вой­ны в него вернулось всего 5 мужиков: мой контуженный отец, два дяди Вани по одной руке принесли, а дядя Стёпа и мой брат Лёня ковыляли каждый на одной ноге. Помню, я уже большая была — надо быка резать, а кому? Эти ​без ног, те ​без рук, с руками и ногами только мой отец, да и тот весь трясётся, а бык орёт. Он быка по лбу бил – бил, все остальные — ​на подхвате…

Выросла на свёкле

Антонина Ивановна — ​единственная, кто во время вой­ны появился на свет в деревне Зайцево нынешнего Мещовского района.
— С самых первых дней отец был на фронте. Но приезжал в деревню за какими-­то продуктами, и в результате в декабре 1942 года я и родилась.
Мама вспоминала, как немцы в 1941 году стояли в нашей деревне и праздновали своё Рождество. У нас 25 декабря отелилась корова, и они, естественно, телёнка съели.
Немцы в деревне съедали всё, что находили. Погреба стояли пустые. Угнали весь скот, колхозных лошадей. Деревня была обречена на вымирание от голода. Нам повезло, что колхозные участки были большие и земля давала хороший урожай. В подвалы, погреба всё не помещалось. Выкапывали ямы, в них и складывали. Этим-­то и кормились. Я на свёкле выросла. Голод был страшный, из лебеды суп варили. Мы с ребятами собирали мороженую картошку. Из неё пекли лепёшки, они чёрные, как земля, есть невозможно, тошнит. «Тошнотики» ­можно употреблять, только когда они засохнут, как подошва.
Мама рассказывала, когда в конце февраля – ​начале марта немцы ушли, от них убежала белая красивая лошадь по кличке Малинка. Всей деревней вышли её встречать. Ласкали, ­старались чем-­нибудь угостить. Она стала нашим спасением.

«Скакал на одной ноге»

— Когда немцы наступали со стороны Сухиничей, парни, в том числе мой брат и дядя, взорвали вражеский состав с вооружением. Снаряды так разлетелись, что поля, леса, да и некоторые деревни были усеяны ими. Ребята из деревни Домашовка собрали порох, какие-­то патроны и спрятали в своих избах. А когда немцы стали проверять все деревни в округе, их и нашли. Всех жителей согнали на кладбище. Один мальчик бросился бежать, его тут же пристрелили. Остальных не тронули, а дома сожгли…

В 1943 году вернулся без ноги старший брат. Лёне было 18 лет, он воевал на Белорусском фронте. Подъехать к дому было не на чем. И 3 километра он скакал на одной ноге. Подмышки стёр в кровь.
Культя постоянно кровила. Где и как он мог работать? Сидел на шее у матери. Разве что картошку чистил. А когда наступала весна, грядки полол.
А мучился как! Часто жаловался: «Сестра, болит у меня нога, которой нет!» Потом дали ему протез — ​деревяшку, а она тяжёлая, неудобная. Позже в Калуге стали делать хорошие, лёгкие протезы. Бывало, он идёт, только протез поскрипывает, а так нипочём не догадаешься, что без ноги.
Раз в 2 года после вой­ны он ездил подтверждать инвалидность — предъявлять культю, не выросла ли нога.
А всего у меня 5 братьев и сестра.

Дошёл до Берлина

— Мой отец Иван Семёнович дошёл до Берлина. При его взятии был контужен. Вернулся с фронта в октябре 1945 года. Плохо слышал, еле видел, стал очень нервным. Чуть что, ругался матом. А у нас полный дом детей. Мама, бывало, скажет: «Вань, ну что ты так озорничаешь, ведь дети кругом!» И он утихал. Когда ему совсем лихо стало, повезли мы его в деревню Мошонки к доктору. Он его осмотрел и говорит: «Дед, да как же ты живёшь? У тебя же всё разбито!» А он на нас показывает, мол, их любовью и заботами.
Не знаю, как отец выжил! Всегда был на передовой, рассказывал: «Наступают немцы — танки, пулемёты, самолёты. Ужас! Кто-­то ранен, кто-­то убит, кто-­то согнулся — ​то ли молится, то ли плачет. А я, как трясогузка, по всей траншее бегаю, орудия заряжаю. Может, поэтому и спасся…»

У него командир был удивительным провидцем. Бывало, привал, все спят, и вдруг он даёт команду «подъём!» и заставляет солдат 2 километра бежать. Минут 15–20 проходит, и место, где они только что отдыхали, бомбят.
Отец вспоминал, что в Берлине был ад: ​в каждом окне сидели снайперы. Самолёты бомбят, наши стреляют. Такой гул стоит, все орут. Орал и он, да так, что, когда наступало затишье, рот не мог закрыть. А потом, когда с трудом удавалось это сделать, слюны во рту не было, глотать не мог.
Отец был очень красивым. Жалко, у меня не осталось ни одной его фотокарточки.

Двухкомплектная школа

— В школу пошла в 6 лет. Не потому что вундеркинд, а потому что позже всех родилась. Из деревни 30 детей ходили, я — ​за ними. У нас кругом леса, в них волки. Так сентябрь и октябрь за ребятами и протаскалась.
Школа была двухкомплектная — вместе занимались 1-й и 3-й классы, 2-й и 4-й. Учительница вела урок одновременно в двух классах. По три человека сидели за партой. Печку топили соломой.
У меня завелись вши — наголо обрили, и все прозвали меня Котовским.

Сапёры после вой­ны собирали снаряды и взрывали их. Так на этом месте до того глубокая яма образовалась, что мы в ней купались после дождей.
Деревенские мальчишки как-­то нашли снаряд. Ване Спирину руку оторвало, осколок попал в глаз. Чудом спасли парня. А вот скот ни разу ни на чём не подорвался…
Говорят, вой­на уже далеко, а для меня те послевоенные годы, как живые. Без слёз о них вспоминать не могу.

Антонина СТЕПАНОВА.