«Черты из моей жизни» Циолковский без глянца

Калуга — ​город Циолковского

С лёгкой руки коммунис­тических пропагандистов Калуге ещё с 30-х годов прошлого века приклеен ярлык «колыбель космонавтики». Основанием для этого послужил другой бренд — ​Константин Циолковский как «отец космонавтики». В советские времена калужанам с детства вдалбливали в головы культ Циолковского — ​наравне с Лениным.

Дошло до того, что многие убеждены: Циолковский — ​коренной калужанин. На самом деле приехал он сюда уже в достаточно зрелом возрасте. Но ни в Рязани, ни в Кирове (бывшей Вятке), где учёный-самоучка провёл свои детство и юность, ничего подобного нет.

В постперестроечные времена от культа Циолковского власти не только не отказались, но и придумали, как его можно использовать в свою пользу. На бренде «колыбель космонавтики» построена концепция развития туристического потенциа­ла города. Был создан целый Музей космонавтики, вторую очередь которого сейчас в муках достраивают.

Настоящий Циолковский

Кем же был этот человек, накрепко вросший в прошлое и настоящее Калуги? Советские биографические книги полны коммунистического пафоса, за которым трудно рассмотреть живого человека. Константин Эдуардович позаботился об этом сам.

Свою автобиографичес­кую книгу «Черты из моей жизни» Циолковский написал в Калуге в 1935 году. Он как будто точно знал срок своей жизни и старался всё успеть — ​1 мая того же года он выступил по радио, а 19 сентября в 22 часа 34 минуты его сердце остановилось.

Сегодня эта книга обладает уникальной ценностью непосредственного первоисточника сведений о характере и жизни гениального изобретателя и физика начала ХХ века. Представляем вниманию вдумчивого читателя выдержки из этой книги, написанной самим Циолковским, с небольшими комментариями.

Глухота и коммунизм

В автобиографии учёный очень часто упоминает о своей глухоте, называет себя в связи с этим инвалидом и прочими уничижительными «эпитетами». Глухота стала для него не только колоссальным стрессом, но и универсальным оправданием всех его проблем и неудач. Вот что он, к примеру, пишет в самом начале своей книги:

«По природе или по характеру я революционер и коммунист. Почему же из меня не вышел активный революционер? Причины в следующем.

1. Глухота с десяти лет, сделавшая меня слабым и изгоем.
2. Отсутствие вследствие этого товарищей, друзей и общественных связей.
3. По этой же причине: незнание жизни и материальная беспомощность».

Достаточно неубедительные оправдания. Тем более что полностью глухим Циолковский не был. Из-за перенесённого инфекционного заболевания у него развилась сенсоневральная тугоухость, то есть он был слабослышащим.

Раннее детство

По национальности Циолковский — ​наполовину поляк, наполовину татарин. Его отец вёл достаточно активную общественно-политическую деятельность в польской общине, за что постоянно подвергался репрессиям на службе. Это наложило своеобразный отпечаток на взгляды будущего учёного.

«Часто читал книгу «Мир Божий». Там русский народ выставлялся как самый лучший в мире. Странно, что я даже тогда этому не верил».

Но в целом он был вполне нормальным ребёнком, пока увлечение наукой и целенаправленно воспитанный в себе рационализм не убили в нём все эмоции.

«Играли в домино и карты. Мне это нравилось, теперь я не могу видеть без отвращения игральных карт, шашек, шахмат и всяких подобных игр».

Московский хиппи

Будучи самоучкой, в Мос­кве юный Циолковский влачил по-настоящему жалкое существование. «Я помню отлично, что кроме воды и чёрного хлеба ничего не было. Каждые три дня я ходил в булочную и покупал там на 9 коп. хлеба. Таким образом, я проживал 90 коп. в месяц».

«Благодаря кислотам, я ходил в штанах с жёлтыми пятнами и дырами. Мальчишки на улице замечали мне: «Что это, мыши, что ли, изъели ваши брюки?» Ходил я с длинными волосами просто оттого, что некогда стричь волосы».
Однако напрашивается предположение, что причина тут не только в бедности. Это был своеобразный протест, некая субкультура, прообраз хиппи начала XX века. Как вам, например, такой подход: «Случилось, что оглобли очков оказались длинны. Я перевернул очки вверх ногами и так носил их. Все смеялись, но я пренебрегал насмешками. Вот черты моего позитивизма, независимости и пренебрежения к общественному мнению».

Диссидент от науки

Циолковский был просто одержим амбициями и низкой самооценкой явно не отличался. Фактически он стал таким же диссидентом, как и его отец, только не в политике, а в науке. «В одном из писем к ней [одной девушке] я уверял, что я такой великий человек, которого ещё не было, да и не будет».

«Всякой неопределённости и «философии» я избегал. На этом основании я и сейчас не признаю ни Эйнштейна, ни Лобачевского».

«В беллетристике наибольшее впечатление произвёл на меня Тургенев и в особенности его «Отцы и дети». На старости и это я потом переоценил и понизил».

О религии

О том, как Циолковский относился к религии, говорит его короткая, но ёмкая фраза в отношении Боровска, где он работал учителем: «Город был раскольнический. Пус­кали неохотно щепотников и табашников, хотя я не был ни тем, ни другим».

Щепотниками в те времена пренебрежительно называли православных верующих, которые крестятся, складывая три пальца в щепоть.

И ещё: «Чуть не с 16 лет я разорвал теоретически со всеми нелепостями вероисповеданий».

О свадьбе, семье и друзьях

«В день венчания купил у соседа токарный станок и резал стёкла для элек­­т­рических машин», — так пишет в  автобиографии Циолковский, явно бравируя своим пренебрежением к личной жизни и бытовым радостям. Ну а то, что этим он отравляет существование  близким, его совершенно не волнует.

«Пора было жениться, и я женился на ней без любви, надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же. Эта надежда вполне оправдалась. Такая подруга не могла истощить мои силы: во‑первых, не привлекала меня, во‑вторых, и сама была равнодушна и бесстрастна. С женой мы всегда спали в отдельных комнатах, иногда и через сени».

Впрочем, тут же он сам выносит себе приговор: «От таких браков дети не бывают здоровы, удачны и радостны, и я всю жизнь сокрушался о трагической судьбе своих детей».

Такими же были взаимоотношения с остальными людьми. «Я никогда не угощал, не праздновал, сам никуда не ходил».

«Я сократил своё личное знакомство до нуля и принимаю только по делу или ради научной беседы. Обывательской болтовни и обывательского проведения времени совершенно не выношу».

Циолковский и юмор

Все исследователи биографии учёного любят писать о том, что тот ценил и любил юмор. Однако они умалчивают, что юмор этот был, мягко говоря, весьма своеобразным.

«Я предлагал желающим [своим ученикам] попробовать ложкой невидимого варенья. Соблазнившиеся угощением получали электрический удар».

«У меня был большой воздушный насос, который отлично воспроизводил неприличные звуки. Через перегородку жили хозяева и слышали эти звуки. Жаловались жене: «Только что соберётся хорошая компания, а он начнёт орудовать своей поганой машиной».

Черты жизни

Совсем небольшая по объёму книга даёт достаточно полное впечатление о Циолковском как личности. Он рассказывает в ней о своих родных, много пишет об интимной стороне своей жизни, описывает свои тайные влюблённости, в том числе будучи уже женатым человеком и известным учёным.

Разумеется, образ, который сложится после прочтения книги, у многих вызовет когнитивный диссонанс, поскольку он достаточно сильно расходится с нарисованным советской пропагандой лакированным героем — ​«отцом космонавтики». Но гении — ​они почти всегда такие.