«Моё детство прошло под девизом: «Тише, посадят!»

В истории семьи коренной калужанки Галины КУЛЬНЕВОЙ, как в зеркале, отражаются судьбы тысяч людей, живших в первой половине XX века.

Сквозь шторы в комнату пробивается солнечный свет. Его лучи скользят по старым пожелтевшим фотографиям, разложенным на диване. Галина Михайловна бережно разбирает карточки.

- Вот здесь мне два года, - говорит она, улыбаясь. – А это моя мама с сёстрами. Правда, они были красавицами?

Живой взгляд, отточенная дикция и невероятная память - да кто же даст Галине Михайловне 87 лет?

Дворик в центре города

Жители дворика на Кирова, 42.

На одной из фотографий на нас смотрит группа ребят и улыбающихся женщин. Лиц многих детей уже не разобрать - стёрты временем.

- Это наш дворик. Я родилась на Кирова, 42. Сейчас, когда прохожу мимо этого дома, мысленно говорю: «Детство моё, постой!». Если мы с сестрой болели, то сидели на подоконниках и смотрели, как лошади едут к рынку. Чем там только не торговали! Были построены лабазы, в которых хранились зерно. Вся публика текла мимо нас. На рынок люди шли кое-как одетые, а в театр – нарядные: причёска, туфельки. Спектакли начинались в 8 вечера. И у нас была игра - первой заметить самую элегантную даму. «Это моя тётя!» - кричали мы. В принципе, люди жили неплохо. Правда, мы никогда не ели так, как сейчас – консервы, колбаса:  такая еда была только в праздники… За домом - огромный сад. Потом завод построили и полсада отрезали. Мужчины собирали урожай и делили его на всех. Яблоки мочили, морозили, варенье варили. У каждого жильца были сарайчики с хлипкими замочками – никто никогда в них не лазил. Часто у нас были массовки – выезды на природу всем двором, сейчас это называется пикником. А в воскресные дни во двор выносили патефон, и все танцевали – и старые и малые. Помню, кто-то запел: «У самовара я и моя Маша». Его сразу же одёрнули: «Тише, а то посадят!» В нашем доме жила осведомительница  – тётя Наташа. Да и на каждом предприятии были люди, которые доносили. Всё моё детство прошло под девизом: «Тише, посадят!»… На улице Московской – недалеко от школы № 3 - до войны балетная школа, я туда ходила. Мама около кровати сделала мне станок. Преподавала невероятно изящная и элегантная женщина! Репрессировали. Что с ней сделали, не знаю. Нас же перевели во Дворец пионеров.

Следят за тобой

«Палачи». В центре - Глафира Ивановна РУСАКОВА.

На одном из снимков запечатлена женщина в профиль. Она же сфотографирована с группой мужчин. Что-то звериное есть в их взглядах.

- Вот посмотри - палачи, - передаёт мне карточку Галина Михайловна.

На обороте надпись: «На память о лагерях. 1932 год».

- Это моя тётушка Глафира Ивановна Русакова. Мы её называли Гагачка. Родная сестра моей мамы. Они из купеческой семьи. Гагачка работала капитаном госбезопасности. Это страшно. Она выписывала документы на расстрел, при ней пытали. Тётушка была очень грамотная машинистка, как пианистка, на машинке стучала. И при этом невероятно одинокая женщина, натянутая, как струна. Старая дева. Работала с 10:00 до 17:00. С 17:00 до 20:00 она была дома: обедала, отдыхала. Все пытки и допросы проходили ночью. Иногда она приходила к нам, кидалась на кровать и рыдала. Тогда в доме говорили, что она ордер на расстрел выписала. Сколько я себя помню, работала церковь на Николо-Козинской. Тетушка ходила на службу, слушала, что говорит настоятель - вдруг ведётся антисоветская пропаганда.

Детство, прерванное войной

На первой электростанции в Калуге. Крайний справа - Михаил Николаевич ФЁДОРОВ.

Следующий снимок – трое мужчин склонились над столом с бумагами.

- Крайний справа - мой отец Михаил Николаевич Фёдоров, - говорит Галина Михайловна. – Фотография сделана на первой электростанции Калуги. Папа был начальником водоканала. А его отец работал простым краснодеревщиком у фон Польман. Папа никакого образования не получил – был самоучкой. Несмотря на его должность, жили так же как и все, – никаких излишеств… На Кирова, 42, мы размещались в трёх комнатах. Помню, у нас была постелена очень красивая белая самотканая ковровая дорожка. Как-то отец всю ночь ходил по этой дорожке. А утром объявили: война. Думаю, он знал об этом. Начались бомбёжки. Сентябрь. Отец прибегает за мной, ведёт во двор, там - бомбоубежище. Так сильно бомбили, что мы даже не могли уснуть. Дети дремали на нарах, взрослые сидели вокруг. Утром мы шли в школу. А потом нас эвакуировали на поезде вместе с заключёнными. Немцы подошли уже близко к Калуге, Тула - на осадном положении. Отца на фронт не забрали – сердце больное. Он нас – меня, сестру, маму и глухую бабушку - отправил в Бийск. А сам, взорвав водонапорную башню, ушёл пешком в Москву. Фашисты отца и всю его семью искали. Хотели заставить восстановить канализацию. Его коллег нашли и повесили на базарной площади… Мы два месяца под бомбёжками ехали на поезде. С нас вши буквально сыпались. Из вещей, как и многие, с собой ничего и не взяли – ни кастрюль, ни поварёшек. Люди с ночными горшками ходили получать еду, её давали эвакуированным на вокзалах. Разместили нас в Бийске в частном доме. Заходим – печь натоплена, дрова заготовлены. Комната ещё хранит тепло прежних жильцов. Как оказалось, хозяйку арестовали по доносу. Отец этой женщины был белым офицером, она сохранила его форму. Соседи сообщили… Видимо, женщина была богатая, может быть, и золото у неё имелось. Приехали повозки, запряжённые лошадьми. Стали грузить её добро. А нам надо на ночь устраиваться. Лечь в её кровать не можем. Мама бросила нам с сестрой одну из её подушек, а я заявила: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях перед ними». Детским сердцем я чувствовала, что всё это неправильно. А потом чуть не арестовали маму. Её устроили работать в милицию. Она получила приказ – собрать компромат на наших соседей, тех самых, что сгубили прежнюю хозяйку дома. Мама отказалась. Приходит и плачет: «Что теперь будет с моими детьми?» Спасло её то, что человека, отдавшего приказ, отправили в штрафбат. Выяснилось, что он торгует лимитом – вызовами в Москву. В Бийске мы тосковали по Калуге. Но так просто нельзя было вернуться. Тётя выслала нам приглашение, и только после этого мы уехали.

Всю войну всё время хотелось есть. Мы падали в голодные обмороки. На большой перемене в школе детям давали по восьмой части сайки. Но и после войны ситуация не улучшилась. Ничего не было. Продукты давали по карточкам. Мы ходили в магазин у памятника Карлу Марксу. Там так вкусно пахло конфетами и кофе! Но денег ни у кого не было. И мы ходили просто понюхать. А когда ели чеснок, казалось, что мы едим колбасу!

Смерть вождя

Улица Кирова, 50-е годы.

После школы Галина Михайловна училась в институте в Москве.

- Я очень любила литературу. Да и у нас по этому предмету была чудо-учительница – выпускница Ленинского института. Тогда это был самый лучший институт в Москве. Она просила, чтобы я поступала. У нас после войны, да и во время войны тоже, не было учителя английского языка. И я  сдала всё на пятёрки, а иностранный - на 3. В итоге я поступила в другой столичный институт.

По образованию наша героиня не просто учитель русского языка и литературы, а и ещё и дефектолог

- Раньше рупоры были на всех улицах. Они орали, а мы настолько к этому привыкли, что уже и не замечали. Помню, иду по улице, а люди останавливаются, плачут. 1953 год. Умер Сталин. И мы все искренне очень переживали, хотя все знали, что он изверг. Нам внушили, что мы без него погибнем. «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». Отец мне сказал, что я должна уехать из Москвы. Иначе могут арестовать. Ведь после похорон Кирова были массовые аресты, брали всех, кто на них не присутствовал. И я вернулась в Калугу... Мама нам всегда говорила: «Дети, хвалиться нехорошо. Надо быть скромными». А по радио твердили, что мы лучше всех, мы такие, а все другие народы плохие.

Танец длиною в жизнь

На одной из фотокарточек очаровательная девушка улыбается молодому человеку.

- Это мой супруг Анатолий, - с нежностью в голосе говорит Галина Михайловна. – Он умер в 61 год. Сказалась фронтовая юность. На войну ушёл 16-летним мальчишкой. Говорил, что ружьё было больше него… Два года тяжело болел, буквально умирал у нас на глазах. Но мы его очень любили. Мама мне говорила: «Галя, ты такая счастливая! Не каждому дано испытать такую любовь!».

Анатолий КУЛЬНЕВ. 30 августа 1953 года.

Галина Кульнева. 1950 год.

- Он был военным, служил в Калуге. А я студентка, училась в Москве. Познакомились мы в чудесном парке, которого сейчас уже нет - за кинотеатром «Центральный». Там рос душистый табак!  Почему-то сейчас его не сажают. Высокие растения с цветами-звёздочками. Запах изумительный. Вход в парк платный. Там была и бильярдная, и буфет. Как-то сижу я с другом Андрюшей на лавочке, ко мне подсаживается молодой военный. Я Андрею шепчу: «Пойдём танцевать, что он ко мне привязался!». А военный мне заявляет: «И что вы о себе возомнили!». На этом расстались. А потом на танцах встретились вновь. Видимо, я со своими подругами отличалась от других девушек. Мы ходили в Москве в «Метрополь». В гостинице была парикмахерская. Денег нет, а маникюр и причёску делали только там. Очень модный тогда «Венчик мира». А ещё московская тётушка одевала меня в ателье. Вот и приглянулась я молодому военному. Он пригласил меня на танец, и этот танец длился всю его жизнь…

1972 год. Санаторий «Калуга –Бор».

Вот снимки, на которых Галина Михайловна занимается с детьми. А здесь семья собралась за большим столом. Рассматривая карточки, видишь, как росла дочь нашей героини, у неё появились дети, а потом и внуки.

- Я счастливый человек. В мой день рождения вся семья собирается за большим столом! Люблю гостей. С возрастом интерес к жизни не пропал. Я работала до 83 лет. А сейчас много читаю, люблю слушать романсы. Чтобы память не ослабевала, учу стихи.

Фото автора и из личного архива Галины КУЛЬНЕВОЙ.