Сакральный театр Александра Баранникова

Среди любимых калужанами постановок режиссёра — «Белая гвардия» по Булгакову…

Известный режиссёр рассказал о молдавских националистах, признании от Виталия Вульфа и, конечно же, о спектаклях.

Костры амбиций

Александр Баранников оказался человеком очень пунктуальным: я только подошёл к ступенькам парадного входа, а он уже звонит: «Вы где? Подходите к служебному, я вас встречу». Мы поднимаемся по извилистым театральным лестницам (снаружи и не скажешь, что это такое масштабное сооружение).

— Идём на чердак, как Родион Романыч, — бросает мне Александр. У Баранникова на следующий день премьера — спектакль по Достоевскому «Убивец», так что он с головой погружён в текст Фёдора Михайловича. Проходим в кабинет, находящийся за дверью с табличкой «Творцы». Александр говорит, что когда-то мечтал о собственной труппе, но теперь полагает, что режиссёрский театр постепенно трансформируется в директорский.

Музы, пушки и пистолет

В 90-е годы Баранников успел поработать за рубежом: в Молдавии и в Румынии.

— В своё время я получил от Министерства культуры предложение возглавить Кишинёвский русский драматический театр. Тогда генерал Лебедь командовал там 14-й армией, я даже был у него в штабе. Побывал и в Тирасполе, видел могилы погибших в приднестровском конфликте, воронки от взрывов. А под окнами Российского посольства в Кишинёве ходили националисты с факелами — тогда в городе произошло какое-то резонансное убийство, и они носили гроб вокруг памятника Штефану чел Маре и кричали нам: «Чемодан — вокзал — Россия»!

Но в плане работы это был плодотворный период, в Молдавии у меня сложилось несколько неплохих спектаклей. Удалось наладить отношения и с национальными театрами, я приглашал их актёров. Там поставил «Дикаря» — спектакль, который потом шёл ещё лет 15, а сейчас он в репертуаре Калужского драмтеатра. Главную роль исполнял артист по фамилии Кистол, что переводится с молдавского как «пистолет». Сейчас он работает в Москве, в шоу «Большая разница».

На политические темы Александр говорит очень возбуждённо, начинает сильно жестикулировать. Его монолог в такие моменты превращается почти что в проповедь:

— Россия — великая страна, последний на планете бастион настоящей христианской культуры. А те, кто говорит о «европейских ценностях», проповедуют бесовство! Однополые браки — это же содомский грех, а вы ведь помните, как Господь наказал Содом и Гоморру?!

… и спектакль «Дикарь» Алехандро Касона.

Кто боится Виталия Вульфа?

Я напоминаю режиссёру о его постановке пьесы «содомита» Теннеси Уильямса «Молочный фургон не останавливается больше здесь».
— Я ставил «Фургон» не то чтобы поперёк автора, но в моей версии раскрыта совсем другая история. По сути, всё происходит на стыке Ветхого и Нового Заветов. Одна старуха умирает, и к ней приходит человек по имени Кристофер Фландерс — Христос Цветов, который должен перевезти её через реку, как своеобразный Харон. И вначале он просит молока — а есть известный библейский завет: «Не вари козлёнка в молоке матери его». В конце же Кристофер пьёт «кровь Нового Завета», то есть красное вино. Герой таким образом перерождается, из человека какого-то среднего пола он становится мужчиной. На спектакль приезжал известный теат­ральный критик Виталий Вульф, который к тому же переводил эту пьесу. И он подарил мне свою книгу с подписью: «Создателю выдающегося «Молочного фургона».

Архетип и символ

Скрупулёзная работа над текстом, вычленение архетипов и поиск символов — едва ли не ключевые отличительные черты Баранникова-режиссёра. Ролан Барт, Карл Густав Юнг и Михаил Бахтин, стоящие на внушительных размеров книжной полке Александра, не дадут соврать. Во время разговора он часто открывает тот или иной том, чтобы подтвердить новый тезис.

— Я привожу своим студентам такой пример. У Шекс­пира Бенволио в одном из эпизодов сообщает, что Ромео гулял в сикаморовой роще и ушёл печальный в западные ворота. А древесина сикамор обычно шла на изготовление гробов. Получается, что Ромео погулял в «гробовой» роще и ушёл на запад, то есть в закат. Это говорит нам, что его судьба предопределена. И не важно, задумывал так автор или нет: такое есть в тексте, и от этого не отвертишься.

При этом Баранников, в своё время ставивший спектакль «Вишнёвое варенье» по пьесе Людмилы Улицкой, несколько парадоксально заявляет, что за редким исключением от современной драматургии его тошнит. Настолько, что даже решил изменить финал пьесы:

— Работа Улицкой — это парафраз «Вишнёвого сада». И я считаю, что имел право на вмешательство, поскольку в основе всё же лежит именно Чехов и энергетика его пьесы подчиняет себе текст Улицкой. Зачем нужен вишнёвый сад, если его не вырубают? Зачем нужен «Вишнёвый сад», если в финале в имении не заколачивают Фирса? Когда есть работа с сакральными сущностями, тогда есть и театр. А когда кто-то просто вытаскивает свои проблемы и комплексы, используя авторский материал, тогда вместо Достоевского пускай лучше поставят телефонный справочник — в итоге то же самое выйдет.

Бич Божий

За роман о Раскольникове Баранников уже брался в Румынии, но в Калуге — совсем другая постановка. Александр показывает папку с набранным типографским шрифтом заголовком «Дело №» и подписью «Раскольников», выведенной от руки. В ней вся работа над спектаклем — 10 листов текста, сплошь исчерканного карандашом и красной ручкой. Отдельно лежат эскизы для костюмов (к сожалению, невоплощённые) — яркая характерная графика в лучших традициях старой школы книжной иллюстрации. Баранников с нескрываемым восхищением переворачивает страницы и комментирует каждый рисунок, не жалея восторженных эпитетов и изредка сетуя на неудачные, на его взгляд, работы.

— Весь роман у меня сейчас, к сожалению, нет возможности поставить. Так что я взял 5 глав: две сцены Раскольникова с Соней и три — с Порфирием Петровичем. Именно здесь находится ключ к сакральному понимаю романа. Это книга из школьной программы, но по-настоящему текст мало кем прочитан. В моей трактовке Раскольников выступает Божьим бичом, который карает виновных. Он же убивает двоих — старуху и её сестру Лизавету. И если с процентщицей всё понятно, то с Лизаветой история не такая очевидная. Но в романе есть сцена, в которой дан явный намёк на то, что она занималась проституцией. При этом Достоевский пишет, что Лизавета была «поминутно беременна», но детей у неё нет. Следовательно, она великая грешница, убивавшая своих детей, и получает по заслугам.

О том, насколько Баранникову удалось воплотить свои идеи на сцене, читатель сможет решить, сходив на спектакль, а перед этим прочитав рецензию в нашей газете.